Том высунул наружу одну ногу, свесил ее вниз и почти сразу же нащупал метром ниже твердь карниза. Крепко держась за низ оконной рамы, он просунул в проем голову — в лицо ударила волна неожиданно холодного воздуха. Затем, немного перегнувшись наружу, он спустил и вторую ногу — мозг напряженно контролировал все его действия. Том медленно выпрямился. Засохшая краска на наружной стороне рамы, за которую он сейчас держался, основательно высохла и кое-где облупилась, что позволило ему крепко ухватиться за ее шероховатую деревянную поверхность.
Легко и уверенно балансируя, он стоял на карнизе, обдуваемый свежим ветром. Затем повернул голову и посмотрел в свою ярко освещенную комнату, показавшуюся ему сейчас странной и какой-то чужой. И все же он пока не окончательно порвал связь с родной обителью — руки его прочно удерживали раму окна.
Но вот он осторожно ослабил пальцы — сначала правой руки, затем левой — и двинулся вправо, к ближайшему кирпичному углублению. Не так-то легко оказалось сделать первый шаг, тем более не вперед, а вбок. Неожиданно возникший страх комком упал в самый низ живота, но он все же заставил себя шагнуть, не особенно задумываясь о происходящем. И вот, когда его грудь, пряжка ремня и левая щека оказались прижатыми к холодному кирпичу, освещенная квартира, манящая своим теплом и уютом, наконец скрылась из виду.
Снаружи оказалось гораздо темнее, чем он предполагал. Он продолжал двигаться почти как автомат: правая нога — правая рука, левая нога — левая рука. Подошвы ботинок, шурша и хрустя крупинками песка, ни на мгновение не отрывались от поверхности карниза; пальцы скользили по ровной стене от одного крохотного углубления к другому.
Почти сразу пришлось немного привстать на цыпочки, оторвать каблуки от спасительной поверхности — карниз оказался на деле не таким уж широким, — но, плотно вжавшись в фасад дома, Том уверенно сохранял равновесие, и поэтому его продвижение в общем-то проходило так, как он и предполагал. Ему было слышно, как пряжка ремня царапала и скребла по мельчайшим шероховатостям камня, иногда даже звякала, стукаясь о еле видимые краешки кирпичей.
Том не мог позволить себе посмотреть вниз, хотя его так и подмывало сделать это. Об этом не может быть и мысли! Механически: правая — левая — правая — левая, опять и опять он, подобно крабу, скользил по карнизу, не отводя взгляда от слабо различимой, но реально приближавшейся стены…
А вот и она! По пути Том уже придумал, как именно станет поднимать этот листок. Надо будет слегка приподнять ногу и осторожно поставить ее на карниз соседней стены. Так он и сделал и в итоге оказался в самом углу лицом к дому, зацепившись кончиками пальцев за выбоинки между кирпичами; лоб плотно вжался в прямой угол, образованный соседними стенами. Затем он медленно опустил одну руку, за ней другую, так, чтобы тут же снова вцепиться в тоненькие желобки между кирпичными кладками, но уже на двадцать сантиметров ниже.
Очень осторожно, наклоняя голову и сгибая колени, он приблизил свое тело к листу, покоившемуся между его расставленными ногами. Пальцы опустились еще на несколько сантиметров, колени подогнулись, мышцы ног напряглись и слегка одеревенели.
Сидя чуть ли не на корточках — благо никто не видит его идиотской позы! — Том скользнул левой рукой дальше, вниз, вдоль стены, продолжая высоко поднятой правой цепляться за стену. Ну, вот он, листок…
Не доставал он его, никак не дотягивался, а коленям сгибаться было больше некуда. Но вот еще одно движение головы вниз, правое плечо опустилось и Том кончиками пальцев ухватился за уголок бумаги.
Он уже было потянул лист кверху, но неожиданно взгляд его упал между ног на простиравшуюся далеко внизу улицу, театр Люиса, на кварталы соседних домов, за которыми струилась Пятнадцатая авеню. Мили разноцветных и ярких автомобильных и уличных фонарей, бесчисленные неоновые рекламы, а на самом дне — крохотные пятнышки движущихся людей.
Дикий, молниеносный взрыв безграничного ужаса колыхнулся в его мозгу, пронзил все тело. На какое-то мгновение он увидел себя как бы со стороны — согнувшийся чуть ли не пополам, судорожно балансирующий на узеньком карнизе, почти половина тела свисает за его край…
Его затрясло. Жестокая паника охватила сознание и плоть Тома Бенека, он почувствовал, как кровь отхлынула от лица. За какую-то долю секунды до того, как ужас парализовал его, неспособного оторвать глаз от бездонной, распахнувшейся у него под ногами пропасти. Том конвульсивным движением выпрямил тело, но сделал это столь резко, что лоб больно чиркнул по шершавой поверхности кирпича, а вся фигура выгнулась и вышла из устойчивого равновесия, готовая вот-вот рухнуть вниз. Однако он вновь нашел в себе силы вжаться в холодный камень стены, теперь уже не только лицом, но и всей грудью, животом, бедрами. Спина напряглась и застыла как деревянная, пальцы судорожно ухватились за тонкий выступ кирпичей где-то на уровне плеч.
Теперь он не просто дрожал — его тело били дикие конвульсивные, бесконтрольные толчки, чем-то похожие на спазмы. Болезненная сила сомкнула веки, хотя он этого почти не чувствовал. Губы исказила уродливая гримаса, обнажившая плотно стиснутые зубы. Том осознавал, что силы, словно вытекающая между пальцами вода, покидают его, что он близок к обмороку. Не сейчас — так через минуту его тело разом обмякнет, лицо скользнет вдоль вертикали стены и он, отвалившись назад, подобно большому мешку, полетит вниз, в ничто. Понимая это и во что бы то ни стало стараясь сохранить жизнь, он цеплялся за остатки сознания, не отпускал его, глубоко вдыхая леденящий воздух, который сейчас стал его союзником в борьбе с беспамятством.
Сделав несколько глубоких вдохов, Том понял, что обморок ему уже не грозит, однако все так же не мог найти в себе сил не только на то, чтобы посмотреть вниз, но даже просто открыть глаза, укротить дрожь. Продолжая так же неровно дышать, он стоял на прежнем месте и старался отогнать остатки мимолетного порыва ужаса, охватившего его несколько мгновений назад. Только сейчас Том понял, какую ошибку он допустил, — конечно же, ему надо было сначала привыкнуть к этой высоте, всмотреться в нее еще там, у окна, когда он крепко держался за раму. Ну да что теперь об этом думать…
Теперь путь назад казался ему почти невозможным. Он просто не мог сделать этого, не мог пошевелиться, не говоря уже о каком-то целенаправленном продвижении. В ногах не чувствовалось силы, дрожащие руки — онемелые, закоченевшие и отчаянно безжизненные — потеряли всякую способность шевелиться, двигаться, балансировать. Ему казалось, что, сделай он хотя бы один-единственный шаг, — судороги как цепи скуют его члены и он, скорчившись, рухнет вниз.
Шли секунды. Легкий, прохладный ветерок — наконец-то он стал затихать! — мягко клонил голову Тома к кирпичу стены. До него доносились приглушенные расстоянием звуки улицы, бесконечной лентой бежавшей где-то далеко внизу. Звуки эти то замирали до гнетущей тишины, то нарастали вновь — тогда Том мог даже расслышать визг тормозов и глухой рокот трогающихся с места машин. Иногда же шум превращался в назойливый скрип, зудеж…
И вот в одно из мгновений затухания этого уличного храпа Бенек закричал. Поначалу это было похоже на недовольный ропот, но потом голос поднялся до настоящего крика:
— Помогите!!! — глотка аж зашлась от рева.
Ветер продолжал привольно гулять между лицом и стеной, вырывая из горла отдельные звуки, которые — и он знал это — мутно и бессвязно болтались сейчас в воздухе. Ему вспомнилось, именно сейчас вспомнилось, как раньше, в такой же урчащей ночи он пропускал мимо ушей подобные стоны-крики, заполнявшие атмосферу ночного Нью-Йорка. Если кто и слышал его, то никак не подавал виду, и Том понял: надо двигаться. Ничего другого не оставалось.
Слезно смежились веки, в мозгу колыхнулись и как в мультипликационном фильме замелькали цветные картинки — не остановить их. Мелькают, летят в разные стороны, а он, споткнувшись о каменный выступ, царапнув ногтями стену и дугой изогнувшись назад, летит — только не в сторону — другую, а прямо вниз, махая руками словно мельничными колесами…
Или: шнурок от ботинка попадает под другую ногу, но та все еще продолжает свое продвижение вперед по инерции, шаркая о камень карниза, и вот уже нет равновесия в теле, и перед глазами Тома мечется его собственная плоть — руки-ноги, с дикой скоростью вращающиеся и летящие в бездну улицы, но в какой-то момент колени его жестко вжимаются в грудь, глаза слипаются — ножом не разомкнешь, а из горла — лишь слабый, совсем легкий обреченный стон…
Подчиняясь инстинкту неизбежной страсти к спасению и зная, что любая из этих мыслей может стать реальностью, он с трудом сгреб в комок все свои фантазии и постарался мобилизовать мозг, который хоть и ухитрился восстать против дурного, безвольного помысла, но, однако же, по-предательски не дал силы изможденным ногам.
И все же с измочаленной страхом усталостью он на несколько сантиметров продвинул левую ногу в направлении бесконечно далекого окна; потом так же переместил дрожащие пальцы левой руки. Правую же ногу надо было сначала перебросить с одного карниза на другой — как оказалось, это было еще более трудной задачей, хотя он и с ней как-то совладал.
Том ощущал, как воздух резкими, неровными толчками вырывается из его легких. Волоча правую руку по кирпичу стены, Том неожиданно осознал, что ладонь все еще прижимает к ее холодной поверхности желтоватый листок бумаги. Каркающий звук, который мог оказаться и смехом, и затравленным стоном, затрепетал в горле молодого коммерсанта, он осторожно наклонил голову, зажал листок зубами и так же бережно высвободил руку.